ИНТЕРВЬЮ
МАРГАРИТА ШРАЙНЕР
Вера: Ну что ж! Рита, мы рады тебя приветствовать на нашем Zoom-интервью. Начнем! В 2011 году ты пришла в театр, закончив Московскую Академию хореографии. И уже в 2012 году у тебя были такие немаленькие и непростые партии как Амур в «Дон Кихоте» и 4 лебедя в «Лебедином озере». У многих танцовщиц такие знаковые партии являются апофеозом их карьеры, у тебя это только начало. Скажи, откуда такое доверие?
Рита: На самом деле это был случай. Сначала был просмотр в труппу, на котором меня заметила Людмила Ивановна Семеняка. Точнее, она заметила меня чуть раньше. Выпускаясь на 3 курсе, я принимала участие во Всероссийском конкурсе, посвященном Галине Улановой, заняла первое место, и Людмила Ивановна была в жюри. Я была тогда еще маленьким хрупким ребенком, витающим в облаках и мечтающим о всех романтических спектаклях, потому что мне все прогнозировали лирическое будущее. Людмила Ивановна предложила мне начать с ней работать в случае, если я попаду в театр. И вот я попадаю в театр и становлюсь ее ученицей. Тогда на Историческую сцену переносилась «Спящая красавица» накануне ее открытия после ремонта. Был такой момент, что выбыли две исполнительницы партии Канарейки. Я за один день отрепетировала эту партию и вышла на прогон. Выходя на прогон, я не знала, что будет присутствовать сам Юрий Николаевич (прим. Григорович). Меня поддержала вся труппа. И это был первый шаг в моей творческой деятельности. Партию Канарейки я так и не исполнила в итоге, спектакль был через 3 дня, и побоялись меня выпускать, так как я еще не выходила на сцену. Потом был юбилейный вечер Людмилы Ивановны, в котором принимали участие все ее ученицы. Это был мой первый сольный выход на сцену. Постепенно мы стали набирать партии, репетировать и показывать их руководству. Сергей Юрьевич (прим. Филин) давал эту возможность, и я выходила на сцену. Не всегда это было удачно, но я пыталась взяться за любую возможность. Я не могу сказать, что моя карьера с самого первого дня в театре пошла вверх. Я благодарна педагогам-репетиторам кордебалета, в особенности Елене Юрьевне Букановой. Этот человек зародил во мне внутренний стержень в театре. Она мне всегда говорила верить в себя и делать максимум, и тогда окружающие люди тоже поверят и будут нуждаться в тебе, как в артисте.
В.: Тебе после училища в театре было тяжело влиться в ритм работы?
Р.: Я не могу сказать, что мне было тяжело. Я быстро вошла в репертуар. Вокруг были девушки, которых я знала, которые выпускались из Академии годом-двумя раньше, они мне помогали. Мы все были в контакте, все общались. Со мной пришли девушки из других трупп, имеющие опыт работы в театре. Так как мы пришли все вместе, то были в одном положении, делили один диванчик в гримерке, все было очень дружелюбно. В это же время наш художественный руководитель решил активно задействовать молодежь. Раньше был костяк постоянно танцующих артистов, и, по рассказам, получить партию, будучи в кордебалете, было очень сложно. Было непросто, когда давали возможность выходить в сольных партиях, все равно есть некоторая предвзятость со стороны коллег.
Рита: На самом деле это был случай. Сначала был просмотр в труппу, на котором меня заметила Людмила Ивановна Семеняка. Точнее, она заметила меня чуть раньше. Выпускаясь на 3 курсе, я принимала участие во Всероссийском конкурсе, посвященном Галине Улановой, заняла первое место, и Людмила Ивановна была в жюри. Я была тогда еще маленьким хрупким ребенком, витающим в облаках и мечтающим о всех романтических спектаклях, потому что мне все прогнозировали лирическое будущее. Людмила Ивановна предложила мне начать с ней работать в случае, если я попаду в театр. И вот я попадаю в театр и становлюсь ее ученицей. Тогда на Историческую сцену переносилась «Спящая красавица» накануне ее открытия после ремонта. Был такой момент, что выбыли две исполнительницы партии Канарейки. Я за один день отрепетировала эту партию и вышла на прогон. Выходя на прогон, я не знала, что будет присутствовать сам Юрий Николаевич (прим. Григорович). Меня поддержала вся труппа. И это был первый шаг в моей творческой деятельности. Партию Канарейки я так и не исполнила в итоге, спектакль был через 3 дня, и побоялись меня выпускать, так как я еще не выходила на сцену. Потом был юбилейный вечер Людмилы Ивановны, в котором принимали участие все ее ученицы. Это был мой первый сольный выход на сцену. Постепенно мы стали набирать партии, репетировать и показывать их руководству. Сергей Юрьевич (прим. Филин) давал эту возможность, и я выходила на сцену. Не всегда это было удачно, но я пыталась взяться за любую возможность. Я не могу сказать, что моя карьера с самого первого дня в театре пошла вверх. Я благодарна педагогам-репетиторам кордебалета, в особенности Елене Юрьевне Букановой. Этот человек зародил во мне внутренний стержень в театре. Она мне всегда говорила верить в себя и делать максимум, и тогда окружающие люди тоже поверят и будут нуждаться в тебе, как в артисте.
В.: Тебе после училища в театре было тяжело влиться в ритм работы?
Р.: Я не могу сказать, что мне было тяжело. Я быстро вошла в репертуар. Вокруг были девушки, которых я знала, которые выпускались из Академии годом-двумя раньше, они мне помогали. Мы все были в контакте, все общались. Со мной пришли девушки из других трупп, имеющие опыт работы в театре. Так как мы пришли все вместе, то были в одном положении, делили один диванчик в гримерке, все было очень дружелюбно. В это же время наш художественный руководитель решил активно задействовать молодежь. Раньше был костяк постоянно танцующих артистов, и, по рассказам, получить партию, будучи в кордебалете, было очень сложно. Было непросто, когда давали возможность выходить в сольных партиях, все равно есть некоторая предвзятость со стороны коллег.
В партии Китри в балете «Дон Кихот». Фото — Дмитрий Старшинов
В.: Прошло уже несколько лет, ты сейчас уже на другой позиции. В театре все так же осталось? Новичков все еще прессуют корифеи?
Р.: Я могу сказать, что время изменилось. Я уже по статусу солистка, но до сих пор сижу в кордебалетной раздевалке, все никак не съеду (смеется). Сейчас у нас уже другой руководитель. Наверное, молодежи дается больше свободы, больше вольности, больше поддержки. В них вселяют уверенность, что если они пришли в Большой театр, то они уже звезды. Когда я выпускалась, мне четко дали понять, что на 3м курсе я была звездой, а в театре я начинаю с нуля. У меня это очень четко отложилось. А сейчас молодежь выходит на сцену уже звездами…
В.: Это иногда раздражает! (смеется) Знаешь, я не выступаю за какую-либо дедовщину внутри коллектива, но я против того, чтобы каждая молодая балерина ощущала себя Светланой Захаровой. Дебют может быть классным по качеству, но все равно в сравнении с именитыми артистами это не так же круто. Я все же считаю, что наш балет отчасти потому такой прекрасный, что у нас всегда были жесткие условия и рамки для артистов…
Маша: Это тема для дискуссии, конечно.
Р.: У многих есть представление и понимание старого театра, его традиций, у людей были совершенно иные жизненные дороги. Когда пришел Махар Хасанович, было много кастингов на разные балеты, потом была вывешена афиша на месяц, и в этих списках моя фамилия стояла только в партии Амура…Но это был спектакль вместе со Светланой Захаровой. При этом в этой афише было невероятное количество новых вводов. После этого я подумала, что нужно зайти и узнать, как Макар Хасанович видит мою дальнейшую работу в театре. Мне важно было услышать его мнение. Разговор этот состоялся после одной ситуации. У меня была выписана репетиция на час в самом большой зале. Я готовилась к премьере па-де-скляв в «Корсаре». Меня в эту партию поставили еще до прихода в театр Махара Хасановича, и он пришел посмотреть репетицию. За этот час я показала это па де де, потом первую вариацию из «Баядерки», вторую вариацию «Баядерки», Амура, прыгнула первую вариацию из «Дон Кихота», потом вторую вариацию, сделала диагональ арабесков из вариации, скрутила фуэте, прыгнула па де ша… А потом он молча встал и вышел…Это было наше первое знакомство. После премьеры в па де скляв, на следующий день меня вызвали в кабинет и сказали готовить «Пламя Парижа». Я говорю: «Кого??? Жанну??» Я вышла из кабинета, пришла на свой этаж, и у меня была истерика. До сих пор не понимаю, что это была за эмоция – счастье или страх. Я не могла представить, как я за 7 дней смогу приготовить ведущую партию в таком балете…Как девочка, которой все пророчили романтизм и лиризм, исполнит эту Жанну, революционершу? Я сутки не могла прийти в себя.
Р.: Я могу сказать, что время изменилось. Я уже по статусу солистка, но до сих пор сижу в кордебалетной раздевалке, все никак не съеду (смеется). Сейчас у нас уже другой руководитель. Наверное, молодежи дается больше свободы, больше вольности, больше поддержки. В них вселяют уверенность, что если они пришли в Большой театр, то они уже звезды. Когда я выпускалась, мне четко дали понять, что на 3м курсе я была звездой, а в театре я начинаю с нуля. У меня это очень четко отложилось. А сейчас молодежь выходит на сцену уже звездами…
В.: Это иногда раздражает! (смеется) Знаешь, я не выступаю за какую-либо дедовщину внутри коллектива, но я против того, чтобы каждая молодая балерина ощущала себя Светланой Захаровой. Дебют может быть классным по качеству, но все равно в сравнении с именитыми артистами это не так же круто. Я все же считаю, что наш балет отчасти потому такой прекрасный, что у нас всегда были жесткие условия и рамки для артистов…
Маша: Это тема для дискуссии, конечно.
Р.: У многих есть представление и понимание старого театра, его традиций, у людей были совершенно иные жизненные дороги. Когда пришел Махар Хасанович, было много кастингов на разные балеты, потом была вывешена афиша на месяц, и в этих списках моя фамилия стояла только в партии Амура…Но это был спектакль вместе со Светланой Захаровой. При этом в этой афише было невероятное количество новых вводов. После этого я подумала, что нужно зайти и узнать, как Макар Хасанович видит мою дальнейшую работу в театре. Мне важно было услышать его мнение. Разговор этот состоялся после одной ситуации. У меня была выписана репетиция на час в самом большой зале. Я готовилась к премьере па-де-скляв в «Корсаре». Меня в эту партию поставили еще до прихода в театр Махара Хасановича, и он пришел посмотреть репетицию. За этот час я показала это па де де, потом первую вариацию из «Баядерки», вторую вариацию «Баядерки», Амура, прыгнула первую вариацию из «Дон Кихота», потом вторую вариацию, сделала диагональ арабесков из вариации, скрутила фуэте, прыгнула па де ша… А потом он молча встал и вышел…Это было наше первое знакомство. После премьеры в па де скляв, на следующий день меня вызвали в кабинет и сказали готовить «Пламя Парижа». Я говорю: «Кого??? Жанну??» Я вышла из кабинета, пришла на свой этаж, и у меня была истерика. До сих пор не понимаю, что это была за эмоция – счастье или страх. Я не могла представить, как я за 7 дней смогу приготовить ведущую партию в таком балете…Как девочка, которой все пророчили романтизм и лиризм, исполнит эту Жанну, революционершу? Я сутки не могла прийти в себя.
В партии Жанны в балете «Пламя Парижа». Фото — Батыр Аннадурдыев
В.: С какого момента ты приняла эту партию?
Р.: Первый раз был как сон, совсем неосознанный. У меня в голове стояла четкая задача исполнить все технически верно и попытаться хоть как-то эмоционально передать этот подъем духа.. Наверное, это пришло лишь к началу следующего сезона. Моя копилка партий к этому времени уже пополнилась, и я уже поверила в себя.
М.: Если посмотреть на список твоих партий, можно проследить такой уверенный постоянный рост, набор репертуара, ты постепенно охватывала все больше и больше афишных ролей. Можно заметить, что у тебя постоянно было много работы и много премьер. Сложно было работать в театре и жить в таком режиме?
Р.: Когда мне предоставили первую возможность выйти в партии Жанны, все мои «кордебалетные» коллеги после спектакля подошли ко мне и выразили теплую искреннюю поддержку. Они радовались даже больше, чем я. У меня было 5 дней до прогона, чтобы выучить партию. Даже для опытного артиста это очень короткий промежуток времени. Это меня очень тронуло, я поняла, что нечего бояться. И действительно начался период с большим количеством работы. Также я выходила в кордебалете. Я готовила вариации, па де де, трио, параллельно учила ведущие партии. Поначалу было сложно, но этот процесс затягивает и увлекает. Я очень активный и энергичный человек, мне всегда нужно движение. И я поняла для себя, что это мой ритм. Были ошибки и неудачи, а я очень самокритична, и я, наверное, никогда не была собой довольна. Этот ритм помог мне наработать выносливость, стабильность, я крепла и росла, ощущая свое тело. Да, было сложно, было много осуждений, но я научилась с этим жить.
М.: Я помню сама из своей зрительской жизни тот момент, наверное это был 2018-2019 год, когда тебя стало очень много в афише театра. Понятно, что никакая балерина сама не отвечает за свой репертуар, и занятость ваша в театре зависит не от вас. Но все же был момент, когда у зрителя появилось некое предвзятое отношение к тебе, что ты – одна из выдвиженцев нынешнего худрука. Скажи, ты это сама ощущала это давление?
Р.: Конечно, я абсолютно адекватный в этом плане человек. Идя на какие-то риски, я прежде всего разговаривала со своими педагогами, с руководителем. Мне дали понять одну вещь – лишь ошибаясь, лишь двигаясь вперед через неудачи, травмы, боль, слезы и осуждение, ты добьешься прогресса. К сожалению, наш балетный мир жесток в этом плане. У одного артиста никогда не будет такого, что весь зал положительно воспринимает. Кому-то понравится, а кому-то нет. Мне привели в пример очень многих именитых исполнительниц, звезд, в ответ на мои сомнения и внутреннюю неготовность. В этом выражается и технический результат. Если ты в себе уверен, то эта мысль тебя тащит вперед. Упав 10 раз в зале, мы расстраиваемся, на следующий день делаем то же самое и видим прогресс. И только количеством работы достигается результат. Я это поняла и приняла, я делала максимум возможного. Я же не могу выйти на сцену с табличкой «У меня болит нога». Могут быть травмы, проблемы со здоровьем, проблемы в личной жизни – проблем много разных. Я очень благодарна Махару Хасановичу за то, что он мне дал то, на что я даже не могла рассчитывать. Я вцепилась зубами в эти возможности и пыталась двигаться дальше.
В.: Мне кажется, в твоем случае это та история, когда поддержка худрука сыграла больше в минус, чем в плюс. Когда люди видят кордебалет в ведущих партиях, особенно если этот зритель не сильно разбирается в технике, сразу идет негативная реакция, и многие даже уже не замечают, что это было исполнено хорошо. Все перечеркивается. Многие хотят видеть, чтобы человек развивался через боль, страдание, а не сразу из кордебалета — в ведущие партии. Это просто молва, и люди всегда будут говорить. Ты бы видела, что нам пишут иногда (смеются).
М.: Это предвзятость, конечно. Но я считаю, что ты – большая молодец, и, несмотря на все сложности, идешь вперед и работаешь над собой.
Р.: Первый раз был как сон, совсем неосознанный. У меня в голове стояла четкая задача исполнить все технически верно и попытаться хоть как-то эмоционально передать этот подъем духа.. Наверное, это пришло лишь к началу следующего сезона. Моя копилка партий к этому времени уже пополнилась, и я уже поверила в себя.
М.: Если посмотреть на список твоих партий, можно проследить такой уверенный постоянный рост, набор репертуара, ты постепенно охватывала все больше и больше афишных ролей. Можно заметить, что у тебя постоянно было много работы и много премьер. Сложно было работать в театре и жить в таком режиме?
Р.: Когда мне предоставили первую возможность выйти в партии Жанны, все мои «кордебалетные» коллеги после спектакля подошли ко мне и выразили теплую искреннюю поддержку. Они радовались даже больше, чем я. У меня было 5 дней до прогона, чтобы выучить партию. Даже для опытного артиста это очень короткий промежуток времени. Это меня очень тронуло, я поняла, что нечего бояться. И действительно начался период с большим количеством работы. Также я выходила в кордебалете. Я готовила вариации, па де де, трио, параллельно учила ведущие партии. Поначалу было сложно, но этот процесс затягивает и увлекает. Я очень активный и энергичный человек, мне всегда нужно движение. И я поняла для себя, что это мой ритм. Были ошибки и неудачи, а я очень самокритична, и я, наверное, никогда не была собой довольна. Этот ритм помог мне наработать выносливость, стабильность, я крепла и росла, ощущая свое тело. Да, было сложно, было много осуждений, но я научилась с этим жить.
М.: Я помню сама из своей зрительской жизни тот момент, наверное это был 2018-2019 год, когда тебя стало очень много в афише театра. Понятно, что никакая балерина сама не отвечает за свой репертуар, и занятость ваша в театре зависит не от вас. Но все же был момент, когда у зрителя появилось некое предвзятое отношение к тебе, что ты – одна из выдвиженцев нынешнего худрука. Скажи, ты это сама ощущала это давление?
Р.: Конечно, я абсолютно адекватный в этом плане человек. Идя на какие-то риски, я прежде всего разговаривала со своими педагогами, с руководителем. Мне дали понять одну вещь – лишь ошибаясь, лишь двигаясь вперед через неудачи, травмы, боль, слезы и осуждение, ты добьешься прогресса. К сожалению, наш балетный мир жесток в этом плане. У одного артиста никогда не будет такого, что весь зал положительно воспринимает. Кому-то понравится, а кому-то нет. Мне привели в пример очень многих именитых исполнительниц, звезд, в ответ на мои сомнения и внутреннюю неготовность. В этом выражается и технический результат. Если ты в себе уверен, то эта мысль тебя тащит вперед. Упав 10 раз в зале, мы расстраиваемся, на следующий день делаем то же самое и видим прогресс. И только количеством работы достигается результат. Я это поняла и приняла, я делала максимум возможного. Я же не могу выйти на сцену с табличкой «У меня болит нога». Могут быть травмы, проблемы со здоровьем, проблемы в личной жизни – проблем много разных. Я очень благодарна Махару Хасановичу за то, что он мне дал то, на что я даже не могла рассчитывать. Я вцепилась зубами в эти возможности и пыталась двигаться дальше.
В.: Мне кажется, в твоем случае это та история, когда поддержка худрука сыграла больше в минус, чем в плюс. Когда люди видят кордебалет в ведущих партиях, особенно если этот зритель не сильно разбирается в технике, сразу идет негативная реакция, и многие даже уже не замечают, что это было исполнено хорошо. Все перечеркивается. Многие хотят видеть, чтобы человек развивался через боль, страдание, а не сразу из кордебалета — в ведущие партии. Это просто молва, и люди всегда будут говорить. Ты бы видела, что нам пишут иногда (смеются).
М.: Это предвзятость, конечно. Но я считаю, что ты – большая молодец, и, несмотря на все сложности, идешь вперед и работаешь над собой.
Р.: Все думают, что у меня все проходит так гладко и просто. Но никто не знает, какой с меня спрос, что мне говорят. Я понимаю, почему с меня такой спрос со стороны руководства. Потому что мне дали много возможностей.
М.: Ты сейчас первая солистка. По сути от самой высокой ступени тебя отделяет всего два шага. Если вспомнить и сравнить твою работу в кордебалете и в солистках, сильно изменилась твоя жизнь? В чем принципиальные отличия?
Р.: Наверное, появилось больше свободного времени. Кордебалетное время — это с 12 до 15 часов и с 19 до 22 вечера. Когда ты в статусе солистки, занимаешься классом, а потом у тебя есть сольные репетиции. Я выписываю себе час-полтора. Если это постановочный период, то мы можем провести в театре весь день. Все зависит от текущего репертуара. Я не могу сказать, что физически стало легче. Наверное, есть какое-то чувство большей ответственности, понимание того, что мой уровень должен соответствовать статусу. Я не почувствовала никакого внутреннего изменения, я даже сейчас не придаю этому большого значения. На протяжении последних 2,5 лет я танцую ведущие партии в спектаклях и не выхожу в кордебалете.
В.: Картина Тени из балета «Баядерка» — одна из ярчайших и сложнейших. Ты исполнительница и первой и второй вариаций, расскажи об особенностях и трудностях для исполнителя?
Р.: Белая пачка, синий свет, пуанты и белое трико – это обязывает к чистоте, академизму, потому что это как смотреть на просвет. Как на ладони видно все твои технические недостатки, все твои данные, все твои минусы, которые ты должен преобразить в плюсы. Это чистая классика. В этом сложность каждой вариации. Я танцевала обе вариации и люблю их обе, потому что они – по моим возможностям и по моим данным. Если говорить о технической стороне, то первая вариация сложнее. Но не для всех. Для людей, у которых нет прыжка, баллона, вторая вариация будет тяжелей и по силам, и по дыханию. А в первой вариации нужно уметь скакать на пальцах. К счастью, мне эти движения очень близки по духу, мне нравится прыгать, мне легко это дается, мне нравится скакать на пальцах. Но если мы будем набирать баллы по сложности, то первая вариация наберет больше. У нас многие от нее отказываются. Она очень каверзная. Но я люблю их обе.
М.: Ты сейчас первая солистка. По сути от самой высокой ступени тебя отделяет всего два шага. Если вспомнить и сравнить твою работу в кордебалете и в солистках, сильно изменилась твоя жизнь? В чем принципиальные отличия?
Р.: Наверное, появилось больше свободного времени. Кордебалетное время — это с 12 до 15 часов и с 19 до 22 вечера. Когда ты в статусе солистки, занимаешься классом, а потом у тебя есть сольные репетиции. Я выписываю себе час-полтора. Если это постановочный период, то мы можем провести в театре весь день. Все зависит от текущего репертуара. Я не могу сказать, что физически стало легче. Наверное, есть какое-то чувство большей ответственности, понимание того, что мой уровень должен соответствовать статусу. Я не почувствовала никакого внутреннего изменения, я даже сейчас не придаю этому большого значения. На протяжении последних 2,5 лет я танцую ведущие партии в спектаклях и не выхожу в кордебалете.
В.: Картина Тени из балета «Баядерка» — одна из ярчайших и сложнейших. Ты исполнительница и первой и второй вариаций, расскажи об особенностях и трудностях для исполнителя?
Р.: Белая пачка, синий свет, пуанты и белое трико – это обязывает к чистоте, академизму, потому что это как смотреть на просвет. Как на ладони видно все твои технические недостатки, все твои данные, все твои минусы, которые ты должен преобразить в плюсы. Это чистая классика. В этом сложность каждой вариации. Я танцевала обе вариации и люблю их обе, потому что они – по моим возможностям и по моим данным. Если говорить о технической стороне, то первая вариация сложнее. Но не для всех. Для людей, у которых нет прыжка, баллона, вторая вариация будет тяжелей и по силам, и по дыханию. А в первой вариации нужно уметь скакать на пальцах. К счастью, мне эти движения очень близки по духу, мне нравится прыгать, мне легко это дается, мне нравится скакать на пальцах. Но если мы будем набирать баллы по сложности, то первая вариация наберет больше. У нас многие от нее отказываются. Она очень каверзная. Но я люблю их обе.
Фото — Батыр Аннадурдыев
М.: Мне кажется, что Рита – первая балерина, от которой я слышу что-то хорошее об этих вариациях (смеются). Обычно все говорят, что это страшный сон и полный кошмар.
Р.: Мне нравится этот кайф, когда ты преодолел себя. Это — не крупная партия, и ты выкладываешься максимально за этот короткий промежуток времени. И так приятно истязать себя на сцене! (смеется)
В.: Ну и доля ответственности тут есть. Если плохо исполнить Тени, уже будет неважно, что там станцевали солисты.
Р.: Танцевать такие небольшие вариации даже сложнее, чем вести спектакль. Выйти собраться на один раз труднее и морально, и физически. По ходу спектакля ты обычно расходишься, привыкаешь к происходящему, раскрываешься. Я вот не люблю вариацию в «Раймонде» в 3 акте, ждешь ее целый вечер, она в самом конце.
В.: А если такая ситуация, и вы танцуете в самом конце, вы с начала спектакля должны быть в театре? Или можете прийти ближе к выступлению?
Р.: Это индивидуально. У каждого артиста свой подход. У меня было очень много травм, я не могу подойти за 15 минут и быстро разогреться, я всегда прихожу к началу спектакля. Могу посмотреть спектакль, настроиться.
В.: Ты нам рассказала, что в танце тебе легко дается. А что дается через преодоление?
Р.: Наверное, очень медленные вариации. Мне кажется, у меня такая физика и механизм, что чем быстрее движение, чем больше в нем динамики, тем мне спокойней внутренне. А если все медленно и плавно, то мне непросто.
Р.: Мне нравится этот кайф, когда ты преодолел себя. Это — не крупная партия, и ты выкладываешься максимально за этот короткий промежуток времени. И так приятно истязать себя на сцене! (смеется)
В.: Ну и доля ответственности тут есть. Если плохо исполнить Тени, уже будет неважно, что там станцевали солисты.
Р.: Танцевать такие небольшие вариации даже сложнее, чем вести спектакль. Выйти собраться на один раз труднее и морально, и физически. По ходу спектакля ты обычно расходишься, привыкаешь к происходящему, раскрываешься. Я вот не люблю вариацию в «Раймонде» в 3 акте, ждешь ее целый вечер, она в самом конце.
В.: А если такая ситуация, и вы танцуете в самом конце, вы с начала спектакля должны быть в театре? Или можете прийти ближе к выступлению?
Р.: Это индивидуально. У каждого артиста свой подход. У меня было очень много травм, я не могу подойти за 15 минут и быстро разогреться, я всегда прихожу к началу спектакля. Могу посмотреть спектакль, настроиться.
В.: Ты нам рассказала, что в танце тебе легко дается. А что дается через преодоление?
Р.: Наверное, очень медленные вариации. Мне кажется, у меня такая физика и механизм, что чем быстрее движение, чем больше в нем динамики, тем мне спокойней внутренне. А если все медленно и плавно, то мне непросто.
М.: То есть белое адажио из «Лебединого» это не про тебя?
Р.: Я его исполняла однажды и поняла, что это безумно сложно. Мне все говорят, что его нужно репетировать, чтобы преодолевать себя.
В.: Прошлым летом на гастролях в Брисбене ты дебютировала в «Спартаке» в партии Фригии. Честно говоря, мы с Машей затрудняемся сказать, танцевала ли ты ее в нашем театре.
Р.: Нет, не танцевала. С тех пор «Спартак» был всего раз.
В.: Вопрос следующий. Вводиться в партию легче на чужой сцене или на домашней?
Р.: Для меня это был сложный дебют, потому что накануне я прошла реабилитацию. Мне удалили аппендицит, и я полтора месяца лежала дома, шевелиться было нельзя. Я не послушалась врачей, и через 4 недели больничного вышла работать. Мне тянуло швы, не поднимались ноги, было больно, когда меня крутили. Наверное, для меня было плюсом, что это происходило за границей. Наша сцена — уникальная, она имеет некую ауру ответственности. Большего волнения, чем на родной сцене, я нигде не испытываю, это факт. Думаю, это ощущение испытывают многие артисты. Возможно, подсознательно ощущаешь, что это мировая сцена, где танцевали легенды. Здесь есть зритель, который тебя знает, все педагоги тоже здесь. Гастроли, конечно, не снимают ответственности, но психологически это легче.
Р.: Я его исполняла однажды и поняла, что это безумно сложно. Мне все говорят, что его нужно репетировать, чтобы преодолевать себя.
В.: Прошлым летом на гастролях в Брисбене ты дебютировала в «Спартаке» в партии Фригии. Честно говоря, мы с Машей затрудняемся сказать, танцевала ли ты ее в нашем театре.
Р.: Нет, не танцевала. С тех пор «Спартак» был всего раз.
В.: Вопрос следующий. Вводиться в партию легче на чужой сцене или на домашней?
Р.: Для меня это был сложный дебют, потому что накануне я прошла реабилитацию. Мне удалили аппендицит, и я полтора месяца лежала дома, шевелиться было нельзя. Я не послушалась врачей, и через 4 недели больничного вышла работать. Мне тянуло швы, не поднимались ноги, было больно, когда меня крутили. Наверное, для меня было плюсом, что это происходило за границей. Наша сцена — уникальная, она имеет некую ауру ответственности. Большего волнения, чем на родной сцене, я нигде не испытываю, это факт. Думаю, это ощущение испытывают многие артисты. Возможно, подсознательно ощущаешь, что это мировая сцена, где танцевали легенды. Здесь есть зритель, который тебя знает, все педагоги тоже здесь. Гастроли, конечно, не снимают ответственности, но психологически это легче.
В партии Фригии в балете «Спартак»
М.: Ты много гастролировала уже с театром в ведущих ролях. На твой взгляд, где самая привередливая публика, а где обстановка наиболее дружественная?
Р.: Могу сказать, где у меня был полный шок и восторг – это Китай. Я танцевала «Пламя Парижа» с Владом Лантратовым. Мы выходим на поклоны, и у меня ощущение, что это футбольное поле. Все встают и начинают дико кричать, визжать, свистеть! Такого приема я никогда не испытывала. Надо сказать, тот спектакль был станцован очень удачно, на сцене мы воспроизвели все именно так, как и репетировали. В конце спектакля я сделала двойные фуэте, чисто, и для меня это была внутренняя победа, а такая реакция публики очень взбодрила. Вторая страна это – Япония. Там очень благодарный зритель, который всегда с уважением относится к каждому артисту, присутствующему на сцене, что бы ни произошло. На моих глазах были ситуации, когда девчонки падали, публика начинала аплодировать, проявляя поддержку, а после спектакля автографы брали у них. В общем, это очень благодарный зритель. Что касается скупого зрителя, для меня это — Лондон.
В.: А как в этом смысле московская публика, «теплые» мы? Редко спрашиваем, но знаем, что у артистов разные мнения имеются.
Р.: Знаешь, это зависит от спектакля, это зависит от сцены и зависит от партнеров. Если говорить о ведущих партиях, то, зачастую, когда танцую со звездами балета, всегда горячий прием и ажиотажная публика.
М.: Например, с Иваном Васильевым? (улыбаются)
Р.: Да, но не могу сказать, что это только про него. Когда мы танцевали в трансляции «Щелкунчика» с Семеном Чудиным, со стороны зрителя это был очень благодарный спектакль. Нас приняли с большой радостью, и чувствовалась отдача и контакт. А бывают спектакли, когда ты вроде заряжен, хочешь все это «вылить», идешь на сцену, все вроде делаешь, смотришь на партнера, он — на тебя, и вы не понимаете: «Что ж такое, что ж все такие тухлые?» Бывает такое. Как я говорила, зависит и от спектакля. Если это веселый «Дон Кихот», то чаще всего у нас благодарный зритель. А если «Этюды», то тут придется выложиться на максимуме своих способностей, чтобы удивить или заинтересовать зрителя (смеется).
Р.: Могу сказать, где у меня был полный шок и восторг – это Китай. Я танцевала «Пламя Парижа» с Владом Лантратовым. Мы выходим на поклоны, и у меня ощущение, что это футбольное поле. Все встают и начинают дико кричать, визжать, свистеть! Такого приема я никогда не испытывала. Надо сказать, тот спектакль был станцован очень удачно, на сцене мы воспроизвели все именно так, как и репетировали. В конце спектакля я сделала двойные фуэте, чисто, и для меня это была внутренняя победа, а такая реакция публики очень взбодрила. Вторая страна это – Япония. Там очень благодарный зритель, который всегда с уважением относится к каждому артисту, присутствующему на сцене, что бы ни произошло. На моих глазах были ситуации, когда девчонки падали, публика начинала аплодировать, проявляя поддержку, а после спектакля автографы брали у них. В общем, это очень благодарный зритель. Что касается скупого зрителя, для меня это — Лондон.
В.: А как в этом смысле московская публика, «теплые» мы? Редко спрашиваем, но знаем, что у артистов разные мнения имеются.
Р.: Знаешь, это зависит от спектакля, это зависит от сцены и зависит от партнеров. Если говорить о ведущих партиях, то, зачастую, когда танцую со звездами балета, всегда горячий прием и ажиотажная публика.
М.: Например, с Иваном Васильевым? (улыбаются)
Р.: Да, но не могу сказать, что это только про него. Когда мы танцевали в трансляции «Щелкунчика» с Семеном Чудиным, со стороны зрителя это был очень благодарный спектакль. Нас приняли с большой радостью, и чувствовалась отдача и контакт. А бывают спектакли, когда ты вроде заряжен, хочешь все это «вылить», идешь на сцену, все вроде делаешь, смотришь на партнера, он — на тебя, и вы не понимаете: «Что ж такое, что ж все такие тухлые?» Бывает такое. Как я говорила, зависит и от спектакля. Если это веселый «Дон Кихот», то чаще всего у нас благодарный зритель. А если «Этюды», то тут придется выложиться на максимуме своих способностей, чтобы удивить или заинтересовать зрителя (смеется).
В партии Китри в балете «Дон Кихот». Базиль — Иван Васильев. Фото — Батыр Аннадурдыев
В.: Не трогайте мои «Этюды»! Я их люблю!
Р.: Я обожаю «Этюды». Когда после спектакля я говорю: «Это так круто, хочется еще», на меня смотрят, как на сумасшедшую.
В.: Учитывая высокую техническую сложность этого спектакля…
Р.: Наверное, я морально очень правильно подошла к этому всему. Обычно все премьеры — это дикий мандраж, это страшно. Я разложила и отрепетировала в зале, вся моя партия занимает от силы 25 минут. Главное -все перенести из репетиционного зала на сцену. Все зависит от внутреннего настроя.
В.: Уже коснулись этой темы, но все равно пройдемся еще. В твоем репертуаре много бравурных страстных партий: Жанна, Китри, Кармен. Ясно, что многие балерины стремятся к универсальности. А как ты себя ощущаешь, тебе это близко? Или хотелось бы уйти в сторону романтизма?
Р.: Раньше мне пророчили, что я – Жизель. Сейчас я поняла, что мне это скорее навязали. Мне настолько по духу близка этакая быстрота и «шустрота». Это мой характер, и мне ничего не нужно из себя вытягивать. Хотя не могу сказать, что я бы не хотела попробовать станцевать «Жизель» или Джульетту, попробовать себя в драматической партии.
Р.: Я обожаю «Этюды». Когда после спектакля я говорю: «Это так круто, хочется еще», на меня смотрят, как на сумасшедшую.
В.: Учитывая высокую техническую сложность этого спектакля…
Р.: Наверное, я морально очень правильно подошла к этому всему. Обычно все премьеры — это дикий мандраж, это страшно. Я разложила и отрепетировала в зале, вся моя партия занимает от силы 25 минут. Главное -все перенести из репетиционного зала на сцену. Все зависит от внутреннего настроя.
В.: Уже коснулись этой темы, но все равно пройдемся еще. В твоем репертуаре много бравурных страстных партий: Жанна, Китри, Кармен. Ясно, что многие балерины стремятся к универсальности. А как ты себя ощущаешь, тебе это близко? Или хотелось бы уйти в сторону романтизма?
Р.: Раньше мне пророчили, что я – Жизель. Сейчас я поняла, что мне это скорее навязали. Мне настолько по духу близка этакая быстрота и «шустрота». Это мой характер, и мне ничего не нужно из себя вытягивать. Хотя не могу сказать, что я бы не хотела попробовать станцевать «Жизель» или Джульетту, попробовать себя в драматической партии.
В балете «Кармен-сюита». Фото — Дмитрий Сташинов
М.: Мне кажется, это тоже нормально, для московской балерины -московский стиль. Тот же «Дон Кихот», который у нас всегда считался фирменным «московским». Еще одна партия, о которой хотели тебя спросить, это Аспиччия. В 2019г. было возобновление «Дочери Фараона», и тебе дали Аспиччию. Среди воистину звездных составов.
В. Исключительно «примских» составов, я бы сказала.
(Дружно повспоминали составы)
Р.: Да, там я была среди звезд.
М.: Скажи, как тебе хореография Лакотта? Многие жалуются, что она сложная, не всем подходит эта мелкая техника. Как у тебя с этим?
Р.: Соглашусь с тем, что все спектакли Пьера Лакотта очень сложны! Мелкая техника и чистота позиций в быстром темпе требуют колоссальной отработки. С первого года работы я участвовала в его балетах, «Дочь фараона» и «Марко Спада». Мне посчастливилось работать с ассистентом Лакотта – Анной Салмон. Это невероятный профессионал своего дела, перфекционист. У нас с ней возникла взаимная симпатия и понимание. Благодаря всем репетициям на многие вещи я стала обращать внимание и в дальнейшем стала применять приобретенные навыки, за это ей огромное спасибо! А что касается «Дочери фараона», это первый мой спектакль, в котором большое количество вариаций, и каждая из них насыщена технической сложностью. Очень много костюмов и быстрых переодеваний, которые тоже отбирают силы. Вводилась я в этот спектакль с премьером Вячеславом Лопатиным, у которого тоже был дебют. Мы вместе учили, «притирались» друг к другу, искали, отрабатывали. Мне был очень интересен этот период зарождения моей героини.
В. Исключительно «примских» составов, я бы сказала.
(Дружно повспоминали составы)
Р.: Да, там я была среди звезд.
М.: Скажи, как тебе хореография Лакотта? Многие жалуются, что она сложная, не всем подходит эта мелкая техника. Как у тебя с этим?
Р.: Соглашусь с тем, что все спектакли Пьера Лакотта очень сложны! Мелкая техника и чистота позиций в быстром темпе требуют колоссальной отработки. С первого года работы я участвовала в его балетах, «Дочь фараона» и «Марко Спада». Мне посчастливилось работать с ассистентом Лакотта – Анной Салмон. Это невероятный профессионал своего дела, перфекционист. У нас с ней возникла взаимная симпатия и понимание. Благодаря всем репетициям на многие вещи я стала обращать внимание и в дальнейшем стала применять приобретенные навыки, за это ей огромное спасибо! А что касается «Дочери фараона», это первый мой спектакль, в котором большое количество вариаций, и каждая из них насыщена технической сложностью. Очень много костюмов и быстрых переодеваний, которые тоже отбирают силы. Вводилась я в этот спектакль с премьером Вячеславом Лопатиным, у которого тоже был дебют. Мы вместе учили, «притирались» друг к другу, искали, отрабатывали. Мне был очень интересен этот период зарождения моей героини.
В партии Фригии в балете «Спартак»
В.: Ты сейчас репетируешь с Марией Евгеньевной Аллаш. Интересно, что она сама совсем недавно еще выходила на сцену, и роль педагога для нее свежа. Насколько тебе с ней комфортно?
Р.: Скажу так, был сложный период, когда я вернулась после операции и реабилитации, и этот период включал массу задач. Прежде всего, это возвращение в прежнюю форму, когда ты комфортно двигаешься и можешь чувствовать свое тело. Второе – это совершенно другой взгляд на меня со стороны педагога, видение меня в другом ключе, то есть другие замечания, исправление недочетов, которые раньше были упущены, новая рабочая система. Сложно перестроиться, когда ты определенное количество времени все делал по одному шаблону, и потом нужно себя переучивать, это в любой сфере непросто. Я долго привыкала, долго боролась внутренне с собой, чтобы перейти этот рубеж. Мы просто стали вместе работать, менять, находить новое, подстраивать под меня. Сейчас я чувствую себя технически намного увереннее, есть человек, который в меня верит и скажет перед выходом важные слова — что вся работа, проделанная в зале, сидит в голове и в теле, надо отпустить все и просто танцевать. Мы нашли этот контакт. Бывали и сложности, недопонимание. Мы узнавали друг друга не с чужих слов, а репетируя вместе и общаясь друг с другом. Это очень интересная работа. Мария Евгеньевна станцевала половину репертуара, который я сейчас танцую. Она такой мастер, все знает сама, где вздохнуть, где отдохнуть или, наоборот, поднажать, поднабрать. Ее советы и замечания даже в плане костюмов, грима, прически очень индивидуальны.
Вера и Маша: Рита, спасибо огромное за твою открытость и откровенность. Остается пожелать всем нам скорейшего возвращения в театр!
Фото обложки Е. Павлова
Р.: Скажу так, был сложный период, когда я вернулась после операции и реабилитации, и этот период включал массу задач. Прежде всего, это возвращение в прежнюю форму, когда ты комфортно двигаешься и можешь чувствовать свое тело. Второе – это совершенно другой взгляд на меня со стороны педагога, видение меня в другом ключе, то есть другие замечания, исправление недочетов, которые раньше были упущены, новая рабочая система. Сложно перестроиться, когда ты определенное количество времени все делал по одному шаблону, и потом нужно себя переучивать, это в любой сфере непросто. Я долго привыкала, долго боролась внутренне с собой, чтобы перейти этот рубеж. Мы просто стали вместе работать, менять, находить новое, подстраивать под меня. Сейчас я чувствую себя технически намного увереннее, есть человек, который в меня верит и скажет перед выходом важные слова — что вся работа, проделанная в зале, сидит в голове и в теле, надо отпустить все и просто танцевать. Мы нашли этот контакт. Бывали и сложности, недопонимание. Мы узнавали друг друга не с чужих слов, а репетируя вместе и общаясь друг с другом. Это очень интересная работа. Мария Евгеньевна станцевала половину репертуара, который я сейчас танцую. Она такой мастер, все знает сама, где вздохнуть, где отдохнуть или, наоборот, поднажать, поднабрать. Ее советы и замечания даже в плане костюмов, грима, прически очень индивидуальны.
Вера и Маша: Рита, спасибо огромное за твою открытость и откровенность. Остается пожелать всем нам скорейшего возвращения в театр!
Фото обложки Е. Павлова